Чувство моря [litres] - Улья Нова

она бы решилась распахнуть балконную дверь у него на кухне, шагнуть на площадку, нависающую над городом, не ограниченную ни парапетом, ни бордюром, ни перилами. Сегодня она бы сумела встать посреди маленького и страшного трамплина, запрокинув голову, зажмурив глаза. Чтобы слушать шум, гомон и гудки города. Чтобы чувствовать свое одиночество и край пропасти каждой клеточкой тела. До головокружения, до дрожи, до бесконечности…

Глава вторая

1

Обычно Александра Львовна беззвучно возникала в щелке приоткрытой двери и одним цепким взглядом читала Дину, как книгу, от корки до корки. Бегло, увлеченно, подчас жестоко ухватывала опущенные уголки Дининого рта, складочку-морщинку между бровями, настороженно сощуренные, заспанные, заплаканные глаза.

Не останавливаясь, Александра Львовна без зазрения совести читала прическу, джинсы, духи Дины. От нее нельзя было скрыть легкомысленную для поздней осени бежевую сумку, взятую с собой безразлично, безрадостно. Особенно придирчиво читала соседка кольца и серьги. Знала наизусть бабушкино кольцо, в котором во время чистки обманщик-ювелир заменил бриллиант на мутный, посеревший с годами горный хрусталь. Знала серебряный перстень из пяти плывущих друг за другом рыб, втайне обозначенных Диной как пять главных любовей, из которых три уже отжили свое, вопреки ожиданиям и мечтам оказавшись мертвыми, быстро протухшими рыбами случайной привязанности и обычной скуки. Знала Александра Львовна и увесистые серьги с орнаментами, угадывая в них обманчивые приманки для уличных знакомств. Помнила выходные серьги-кинжалы, помогающие Дине обороняться от колкостей и упреков отдалившихся от нее семейных подруг. Взахлеб, с удивлением подмечала соседка замшевые ботинки, пролежавшие в кладовке две осени, а сегодня неожиданно надетые под вельветки. Читала растянутый синий свитер, более всего уместный для выгула собаки, вместо которой в жизни Дины была и будет гипоаллергенная пустота и настоявшаяся, безучастная тишина.

Целый день подстерегая ее долгожданный выход, Александра Львовна ненасытно пролистывала вечерний наряд и туфли, не чищенные с того ливня, когда Дина нетерпеливо бежала навстречу звонку, который таился в ее сердце, шлепала через парк по топкой грязи, похожей на размякшую акварель, по мутным лужам, забрызгав колготы множеством восклицательных знаков и броских вертлявых запятых.

Мастерски ухватив все буквы Дины, все ее знаки препинания и межстрочные интервалы, по-своему умело разложив, распутав и истолковав их, соседка никогда не делилась мнением о прочитанном, не докучала назойливыми расспросами, не досаждала советами, тактично помалкивая насчет всего, что уловила и поняла. Хватко прочтя Дину и даже кое-что распознав о ней по отточиям, соседка смущалась и начинала рассказывать. Совершенно неожиданное. На первый взгляд неуместное. Обычно она спешила, будто на кухне закипает варенье. Или как если бы в дальней комнате, рядом с диваном, лежала телефонная трубка и там кто-нибудь ждал продолжения беседы. Каждый раз поначалу казалось, что соседка рассказывает из скупого столичного приличия, из бесхитростного желания поделиться новостями окраинных магазинчиков, сплетнями старушечьих скамеек, слухами вечерних дворов и тесных тревожных подъездов.

Всего-то месяц назад, прочтя Дину в дверях, Александра Львовна неожиданно и торопливо пробормотала, что на днях пила лекарства. Здоровенную горсть таблеток, похожих на горькие камешки и вяжущие ядовитые ягоды. Их надо было проглотить, чтобы стать проворнее и внимательнее для предстоящей встречи с нотариусом по поводу наследства. В этой горсти были таблетки, плохо сочетающиеся друг с другом, вызывающие кратковременное улучшение, а потом – упадок сил, головокружение, слабость и невыносимую забывчивость. Будто в античном мифе – расплатой за обманные попытки любым путем вернуть себя прежнюю. Она пила одну за другой семь таблеток, тягостно и обреченно, все до конца понимая о своем будущем. В нем совсем не осталось тайных карманов, которые можно было бы заполнить неоправданным, но таким чарующим и лучистым ожиданием. Она запивала таблетки маленькими глотками кисловатой воды из-под крана, понуро уставившись на порезы клеенки кухонного стола. Потом она неожиданно и бездумно повернула голову, выглянула в окно и увидела на торце соседнего дома светящиеся окошки. Они располагались линией, одно под другим: синее, фиолетовое, зеленое, красное, оранжевое, желтое. Радуга окон спального района мерцала сквозь поздний вечер, ничего особенного не предвещая, но озаряя все внутри глуповатой надеждой. Не надеждой на что-то особенное. А бесформенным и беспечным зарядом надежды. Неоправданным. И таким милостивым. Который так нужен после всех событий и встреч, чтобы безболезненно встраиваться в сменяющие друг друга дни. Чтобы приспосабливаться к ускоряющимся скачкам утра в день, дня – в вечер. И так далее – по кругу, без новостей, без событий, без перемен.

В другой раз, основательно и жестоко прочитав Дину одним беглым взглядом, Александра Львовна прошептала, что на днях спешила сквозь пасмурную муть окраины в овощную палатку. Все вокруг было серым и невыразительным: кусты и скелеты деревьев, киоски, дома и лица прохожих. Она подумала, что ее жизнь в конце концов запуталась и утопла в омуте этих бесцветных и случайных дней. Что самые яркие вспышки судьбы погасли, перемешались с непобедимой мутью окраины. Почти загрустив и растворившись в невыразительном полудне, она зачем-то повернула голову. Бездумно. Отчаянно. На обочине пешеходной тропинки, возле голых кустов акации и боярышника, избитый пьянчужка-попрошайка с кровавыми корками и синяками на щеках неожиданно замер, направив в никуда опустошенные глаза. Потом он обнял свою собаку-попрошайку. Неожиданно крепко обнял серую блохастую псину с плешью на боку, прижался к ее оттопыренному уху небритой щекой, исполосованной ссадинами и шрамами. И собака тоже замерла на мгновение, а потом медленно и нежно, со старательным участием лизнула бродягу в щетинистую и бугристую щеку. Этого было достаточно, чтобы заряд надежды восстановился. Молниеносно и безосновательно. Доверху, с запасом, с горочкой, достаточным для того, чтобы дойти до овощной палатки. Чтобы выстоять очередь под бесцветным московским небом, среди медлительных прихрамывающих старух. А потом вернуться домой, с тяжеленной сумкой, промерзшей на зимнем ветру. Вернуться к пустым стенам. И готовить овощной суп на целую неделю себе одной.

«Никогда не забывай, Дина, – как всегда бормотала соседка мораль своей торопливой лестничной басни, – вестник надежды или ее тайная, запасная батарейка всегда где-то рядом, в двух шагах от тебя. Ты только сумей сделать это: бессмысленно и бездумно подними глаза, поверни голову, успей уловить свою надежду. Надежду не на что-то особенное. А совершенно бесформенный и беспечный заряд надежды. Который даст тебе силы идти дальше, не оборачиваясь».

В тот вечер Александра Львовна, как обычно, подстерегла Дину возле лифта и безжалостно прочитала ее всю, без остатка. Возможно, соседка давно догадывалась про детскую варежку, похожую на крошечное синее сердечко, про незамысловатое и кроткое предостережение